Елена Игнатова - Загадки Петербурга I. Умышленный город
В царском указе об ассамблеях есть разъяснение смысла этого нововведения и его пользы: «Ассамблеи — слово французское, которого на русском языке одним словом выразить невозможно, но обстоятельно сказать: вольное в котором доме собрание или съезд делается не только для забавы, но и для дела, ибо тут можно друг друга видеть и о всякой нужде переговорить, также слышать, что где делается, притом же и забава». Собирались на ассамблеи поочередно у вельмож, имевших просторные дома. Хозяева должны были отвести для этого три залы: для танцев, для игр в шахматы и шашки; в третьей зале мужчины пили вино и курили.
Цель ассамблей — приучить русское дворянство к светскому общению. Присутствие обязательно для людей всех возрастов, являться следует в праздничном платье; присутствие европейских дипломатов и других иностранцев весьма желательно.
Ассамблеи первых лет были странными собраниями: сюда съезжались переселенные из Москвы бояре, сменившие, кляня судьбу, привычную одежду на «срамной» новый наряд, не рассчитанный на здешний климат; их декольтированные жены и дочери, не знавшие, как держаться в обществе, и конфузившиеся в присутствии мужчин; новое дворянство — неродовитые офицеры и чиновники, сделавшие карьеру благодаря своей энергии, привыкшие к полям сражений и мастерским больше, чем к бальным залам; жители Французской, Немецкой, Финской и других слобод с семьями; купцы и моряки, прибывшие в Петербург со всех концов света; дипломаты, с ироническим недоумением оглядывающие это собрание. И царь — с неизменной трубкой в зубах, нередко в будничной одежде — распорядитель и надзиратель на этом сборище.
Молодежи полагалось танцевать гавоты и прочие неведомые танцы и куртуазно беседовать. Но и юноши знатнейших фамилий, и безвестные офицеры не умели галантно беседовать о «приятных предметах», да и не до того им было: они с напряженным вниманием следили за тем, как танцует и держится молодежь из Финских шхер, Немецкой слободы, — перенимали. А затем, с каменными лицами, молчаливой старательностью, и сами вступали в круг танцующих.
Из соседних комнат долетали разноязыкий говор, смех, звон стаканов, табачный дым. Там тон задавал царь и его приближенные, соседствовали дипломаты и шкиперы, заезжие иностранцы и русские сановники. Здесь же находился ужасный кубок Большого Орла. С присущей Петру логикой он учредил за нарушение правил хорошего тона штраф: выпить этот огромный кубок вина или водки! Осушив его, гость падал замертво и этикет нарушать уже не мог. Ассамблеи, сообразно вкусам царя, походили на праздничные вечеринки в немецком или голландском доме среднего достатка, но имели особый отпечаток благодаря диким приемам вроде кубка Большого Орла, обязательного присутствия на них и строго регламентированного поведения. Они мало кому доставляли удовольствие.
Иностранные посланники жаловались, что царь применяет извечный способ русской дипломатии деморализовать партнеров — спаивает их. Для русского дворянства обязательная роскошь, выезды и приемы были чрезмерно разорительны. Ассамблеи могли радовать только молодежь, быстро усвоившую навыки и моды «галантного штиля». Однако они сыграли свою роль в европеизации русского дворянства, и через пару десятков лет «русские Венус» были на равных приняты при европейских дворах, а заезжий путешественник-француз отмечал, что «нигде не танцуют менуэта так пристойно, как в Санкт-Петербурге».
В рассказе о праздниках мы остановились лишь на нескольких особенностях, характерных для торжеств Петровской эпохи, и еще раз вернемся к ним в главе «Парадиз в парадизе». В этих празднествах отразились характер эпохи и незаурядная личность Петра I, о котором Бранденбургская курфюрстина София Шарлотта писала, что он одновременно «и очень хороший, и очень плохой человек».
Обратимся к нескольким событиям в истории Петербурга, вошедшим в «миф города», запечатлевшимся в народной памяти и литературе. Они касаются гибели царевича Алексея и отношения современников к Петру I.
Характер Петра, его деятельность, нескончаемые усилия и жертвы, которые требовались от народа, вызывали в России не только ненависть и негодование, но и мистический ужас перед царем. Действительно, энергия Петра I поражала воображение: бо́льшую часть времени он проводил в дороге, неутомимо колеся по России, внезапно появляясь то на верфях в Архангельске, то на Урале, а то вдруг оказываясь за границей. Никто не знал, где он может неожиданно явиться. Всем следовало неутомимо работать, ибо за проступки и лень царь карал жестоко. Его страшились все.
В народе ходили слухи о дьявольской природе Петра: «Последние времена нынче настали. Пишут в книгах, что будет антихрист. Он-де государь — антихрист, потому что людей кнутом бьет и головы сечет своими руками, и с немцами табак тянет» — такими показаниями, вырванными под пыткой, пестрят страницы следственных дел Тайного приказа и Тайной канцелярии.
На эти слухи царь отвечал жестокими мерами. Он официально утвердил должность фискала — доносчика. Задача фискалов — следить за исполнением указов царя, раскрывать злоупотребления, но главное их дело — политический сыск. Фискал должен не предотвращать преступление, но, выждав, когда оно совершится, донести! За ложный донос он не нес никакой ответственности, а за подтвердившийся получал половину имущества обличенного. Это и составляло его доход, было государственной платой! Можно представить страшные последствия такой системы сыска. По указу Петра в каждом городе должно быть определенное количество государственных фискалов, подчинявшихся городскому обер-фискалу. Петербург был наводнен ими. Фискалов — алчных, готовых на любую подлость и ложь, одинаково ненавидели все. «Подлые люди, если им не будет десяти копеек на водку, выкрикивают „слово и дело“ (формула желания сделать донос. — Е. И.), и обвиняемый в оковах ведется на допрос», — свидетельствовал современник.
Недовольные сплачивались вокруг церкви. Она еще сохраняла определенную самостоятельность, подчинялась не царю, а патриарху. Основная часть духовенства находилась в оппозиции к Петру — и он, зная это, первым нанес удар: в 1721 году царь упразднил патриаршество, заменив его Синодом — государственным учреждением, ведающим делами церкви. Возглавлял Синод обер-прокурор (каково звание!). Первым главой Синода стал митрополит Стефан Яворский, твердый приверженец Петра.
По указу царя был учрежден институт церковных фискалов: «инквизиторы» и «обер-инквизиторы». Но эти названия вызвали такой шок в церкви, в том числе и у православных «инквизиторов», что от них пришлось отказаться.
Между тем в Петербурге и во всей стране нарастало возмущение действиями фискалов. По их указке в столице ломали дома, построенные не по утвержденному образцу, арестовывали людей. Фискалы, в свою очередь, жаловались царю, что их «все лают». Соглядатаи были везде: даже к невестке царя, жене Алексея Шарлотте, приставили для этого шутиху Петра — «князь-игуменью санкт-петербургскую», пьяницу Ржевскую. По приказу отца постоянно следили и за самим царевичем.
В 1718 году в Петербурге состоялся суд над Алексеем. Он был сыном Петра от первой жены, Евдокии Лопухиной. Через несколько лет после его рождения Петр заточил жену в монастырь, а воспитание сына поручил родственницам. Затем Алексей учился в Европе. Отец, постоянно занятый делами, уделял сыну мало внимания, а тот скорее боялся его, чем любил. Так, вернувшись в Петербург из-за границы, он получил приказ Петра изготовить какие-то чертежи и, чтобы избежать экзамена грозного отца, выстрелил себе в руку.
Много лет Алексей втайне поддерживал связь со своей опальной матерью. Царь сам выбрал для сына жену — принцессу Шарлотту Брауншвейг-Вольфенбюттельскую, но семейная жизнь супругов не была счастливой. Шарлотта родила двоих детей: Петра (будущий император Петр II) и Наталью.
Отношения царевича с отцом становились все хуже, хотя Алексей старался наладить их. Петр был непримирим и нетерпим: он признавал, что сын умен, но обвинял его в слабохарактерности. В день смерти Шарлотты Алексею передали письмо отца: «Горесть меня снедает, видя тебя, наследника, на правление государственных дел непотребного. Еще же вспомяну, какого злого нрава и упрямого ты исполнен. Ибо сколь много за сие тебя бранивал, и не только бранивал, но и бивал, к тому же сколько ни говорю с тобою, но все даром… и ничего делать не хочешь, только бы в доме быть и им веселиться».
Такое вот утешение в трудный час… Педагогические методы Петра были, как видно из письма, самые незатейливые. Но почему же царь был столь непримирим к сыну?
А. С. Пушкин в «Истории Петра» называет основную причину: «Царевич был обожаем народом, который видел в нем будущего восстановителя старины. Оппозиция вся… была на его стороне. Духовенство, гонимое протестантом царем, обращало также на него все свои надежды. Петр видел в сыне препятствие настоящее и будущего разрушителя его создания».
